Слово шамана [= Змеи крови] - Александр Прозоров

Но причиняя боль отцу голема, пули и картечины не наносили никакого видимого вреда самому монстру. Свинцовые шарики со звучным чмоканьем входили в глину — и просто оставались в ней, а уродливый гигант лихорадочно шлепал кулаками по суетящимся вокруг маленьким существам, калеча и убивая недругов.

Самые храбрые из стрельцов пытались рубить ноги глиняного человека бердышами, отхватывая крупные ломти мертвой плоти — но каждый удар бесчувственного гиганта истреблял их десятками, а потому вскоре выжили только те, в сознаниях которых укоренилась лишь одна-единственная мысль: бежать!

— Ко мне… — прошептал, тяжело дыша, Тирц. Боль, мучившая его последние несколько минут, наконец-то отпустила. Это значило, что схватка за холмом закончилась, и голема пора отправлять в другую сторону. Физик не кричал. Он прекрасно знал, что глиняный человек услышит его в любом случае.

— Что ты говоришь, Менги-нукер? — отодвинув шаманку, склонился к русскому Алги-мурза, охранявший его с двумя полусотнями воинов из своего рода.

— Ты, татарин, — схватил его за ворот халата русский, — гони стрельцов. Они бегут. Гони их и руби всех!

Отпустил Алги-мурзу, Тирц улыбнулся, закрыл глаза и мысленно обратился к своему ребенку:

— А ты иди вдоль ручья и убей всех людей в красных одеждах, кого только увидишь.

Спустя несколько минут, многотонная махина, с хрустом давя раскиданный возле русла лед, прошагала мимо потника, заставив шаманку пригнуть голову и затаить дыхание. Тирц откинулся на спину и закрыл глаза, приготовившись к новой волне боли.

* * *

— Русские, сдавайтесь! — выкрикнул очередной лихой татарин, и помчался вдоль русского строя с разбойничьим посвистом. Кончики граненых стволов медленно повернулись вслед за ним, но никто опять не выстрелил.

— Русский, в плен иди! На сестер своих посмотришь! Обрюхатить дам! — вконец обнаглевший степняк на этот раз даже не пустил коня вскачь, думая, что находится на безопасном расстоянии — но он не знал, что тяжелая свинцовая пуля летит, может, и не так далеко, как стрела, но зато почти вдвое дальше картечи. И что многие из стрельцов закатали в стволы вместо жребия именно пули.

Б-бах, ба-бах! Два выстрела громыхнули почти одновременно, и наглый татарин не просто рухнул на землю — он вылетел из седла и шмякнулся в снег почти в пяти шагах за крупом коня.

— Не слышу! — По русским рядам прокатился довольный смешок. — Ближе подъезжай! Не слышу, что говоришь!

В воздухе опять запели стрелы. Но боевой припас степняки, видимо, бросили в разгромленном лагере, имея с собой от силы по колчану, а потому стрелы берегли. Вместо густого смертоносного ливня на русский строй падали лишь отдельные вестницы смерти. Опять зазвякали под ударами наконечников бердыши, опять послышалась ругань и болезненные выкрики — но длиннополые тегиляи уберегали людей от тяжелых ран. Сблизиться на расстояние прямого выстрела, когда целишься врагу точно в грудь, а не метаешь навесные стрелы на пределе дальности, степняки боялись.

— Эй, татарин, сюда иди! Тут кто-то золотой потерял. Хватай, не то подберу.

Неожиданно конница всей массой резко качнулась вперед, подалась в стороны, и вдоль ручья к стрельцам зашагал, перекачиваясь с боку на бок, словно детский бычок по наклонной дощечке, несуразный уродец. Короткие ноги, похожее на бочку туловище, длинные, едва не волочащиеся по земле руки. Вот только росту в этом уродце было никак не меньше пяти человеческих.

— Господи, спаси помилуй и сохрани грешного раба твоего… — начали креститься стрельцы, но тут послышался уверенный голос сотника:

— В грудь цельтесь нехристю, в грудь! Все вместе готовьтесь! Пали!

Ряды русских воинов жахнули огнем — и странное чудовище, взмахнув своими нелепыми руками, опрокинулось на спину.

— Ур-ра-а-а!!! — радостно закричали воины, отбрасывая пищали и хватаясь за бердыши: — Бей татар! Москва-а-а!!!

Они дружно, в едином порыве ринулись вперед, готовясь опрокинуть, разогнать рыхлую усталую конницу, но тут чудище, опершись руками о землю, село, а потом поднялось на ноги.

* * *

— Мы разгромили их, Менги-нукер! — бей Девлет из рода Гиреевых от полноты чувств натянул поводья, поднимая жеребца на дыбы. — Мы перебили всех! Аллах свидетель — Алги-мурза со своими сотнями гнал стрельцов едва не до Сейма и порубил не меньше тысячи! Одних коней тысяч десять взяли!

Распластавшийся на попоне Тирц глухо закашлялся, зажимая ворот на груди. Татарин осекся, потом вспомнил:

— У русских мы две палатки тряпичные нашли. Я велел одну для тебя поставить. Туда иди, отдыхай. Что еще пожелаешь? Все сделаю!

— Кровь он опять отдавал, — ответила за хозяина шаманка. — Еды ему нужно горячей. Мяса.

— Хочешь, я вырву для тебя сердце русского воеводы?!

— Обойдусь бараниной, — хрипло ответил Тирц, усаживаясь на попоне. — Нукеры твои целы?

— Меньше полусотни перед стрельцами полегло, — усмехнулся в усы бей. — Про такую победу самому султану отписать не стыдно.

Про десять тысяч воинов чужих крымских родов, попавшихся в западню в зимнем лагере, Девлет-Гирей уже и не вспоминал. То была битва давнишняя, еще вчерашняя, а вот сейчас они перебили тысячи русских, потеряв всего полсотни нукеров.

— Мяса ему нужно, — перебила бея шаманка.

— Сейчас, распоряжусь. У русских в котомках наверняка что-то есть, — пнул Гирей пятками своего арабского жеребца. Он был слишком рад победе, чтобы заметить грубость рабыни. А может, предпочел сделать вид, что слишком рад. Все-таки, некие слова на ухо глиняному человеку шептала именно она.

На следующее утро Тирц проснулся от холода. Нутряного пронизывающего холода, от которого не могли спасти ни тонкие белые стены палатки, ни две попоны и медвежья шкура, брошенные на снег, ни такая же шкура, лежащая сверху, ни шаманка, вытянувшаяся рядом с ним. Рабыня поступала так почти всегда, когда ему приходилось отдавать свою кровь — грела своим телом. Рабская преданность…

На самом деле, конечно, ей просто некуда было бежать. Она не могла вернуться в свой род, где ее сразу найдут. Да запуганный тамошний мурза сам первый притащит назад взятую десять лет назад грязную колдунью!

Куда еще могла податься шаманка? Шляться бездомной, вечно голодной побирушкой? Сколько месяцев она так протянет? Скорее всего, только до осени — до первых холодов. Как только в степи ударят заморозки — она околеет ближайшей ночью. Уж лучше спасаться от холода…

Тирц с внезапной ясностью осознал, что все его мысли возвращаются к одному и тому же, резко встряхнулся, откинул край шкуры и выбрался из палатки наружу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});